Фаворит. Том 2. Его Таврида - Страница 125

125

К послу Франции подошел светлейший (и небритый).

– Как вам понравился Петербург? – спросил он.

– Почти Версаль, – отвечал Сегюр.

– Не льстите! Скорее уж Золотая Орда, только вчера оставившая свои кибитки на углу Марсова поля и Миллионной улицы… Осмелюсь узнать: с чем вы прибыли к нам, посол?

– С выражениями истинной дружбы, которую желательно закрепить торговым трактатом, выгодным для России.

Потемкин горою возвышался над миниатюрным Сегюром.

– Только не предлагайте нам своего вина, – сказал он. – Скоро у нас в Тавриде забьют из-под земли свои фонтаны шампанского, и тогда… Граф Кобенцль! – грубо окликнул он вдруг посла венского. – Идите сюда. Ко мне. Я послал в Токай своих людей, чтобы закупили там виноградные лозы. Однако ваш император наложил запрет на их вывоз. Я вам заявляю, Кобенцль: торговый трактат с Веною не будет одобрен мною, пока моя Таврида не получит из вашего Токая лозу виноградную…

Когда он удалился, Сегюр спросил Кобенцля:

– С вами здесь всегда так разговаривают?

– Мы привыкли. Привыкайте и вы…

Екатерина играла в карты, за ее спиною скучал Ермолов – высокий стройный бондин, лицо которого портил широкий, приплюснутый нос, за что Потемкин и прозвал его lе negr blans (белый негр). Вот он склонился к плечу императрицы, что-то выслушал от нее и решительно направился в сторону Сегюра:

– Ея величество желает говорить с вами.

Сегюр приблизился, Екатерина смотрела весело.

– Где вы успели побывать, граф? – спросила она.

Сегюр ответил: в Европе много разговоров о русских банях, и он, прибыв в Россию, сразу же посетил народную баню.

– Жара была нестерпимая, я боялся дышать. Банщики же, взяв в руки громадные вееры из березовых веток, стали меня ими опахивать, очевидно желая навеять на меня прохладу… Глупцы! – воскликнул Сегюр. – От дуновения этих вееров я не ощутил свежести, мне стало еще жарче, и я спасся бегством.

Екатерина сказала, что Россию определяют не бани с вениками, не водка и пироги, не щи да квасы.

– Если вам желательно посмотреть настоящую Россию, я предлагаю вам, посол, путешествие по ее каналам… Там, на каналах, я и подумаю – ч т о мне просить у Франции?

– Сразу проси голову Шуазеля-Гуфье, – захохотал Потемкин и, отодвинув Ермолова, уселся напротив императрицы как первое лицо в государстве…

* * *

Потемкин и Безбородко соблазняли императрицу путешествием в Таврические края, но Екатерина прежде согласилась на маршрут лишь по каналам Вышневолоцкой системы, снабжавшей Петербург и флот припасами. Она допустила, кажется, политическую бестактность, пригласив в попутчики послов враждующих стран – Франции и Англии:

– Двух пауков в одну банку! Поглядим, как милорд Фицгерберт станет отрывать лапы графу Сегюру…

Жизнь любой страны отражена, конечно, в жизни ее провинций. А внутри России многое изменилось. На месте бывших сел возникли молодые города, площади обставились каменными строениями с каланчами, за полчаса до полудня по всей стране музыканты играли на валторнах, возвещая о часе обеденном. Подле присутствий – тюрьма, пожарное депо и гауптвахта для пьяниц-чиновников, которые словесным внушениям уже не внимали. Наместники вершили суд и расправу, имея в залах дворянских собраний седалища, подобные трону, казна выдавала им сервизы из серебра и золота (для представительства). Россия была разделена на полосы – северную, среднюю, южную. Чиновники севера носили мундиры с голубизной, средних губерний – вишневые, южане – фиолетовые. Соответственно и дамы в своих нарядах обязаны были придерживаться расцветок своих губерний. Однако носить всегда одноцветное платье дворянкам было невмоготу. Екатерина дивилась пестроте нарядов, которую помещицы объясняли тем, что имения их расположены в различных губерниях… Кареты царского поезда сопровождали почтальоны, одетые в зеленые куртки, шапки их были украшены со лба медными гербами империи, а на затылках – служебными номерами.

У развилки дорог нечаянно встретили графиню Прасковью Брюс, ехавшую в свое имение, и Екатерина велела остановиться.

– Простила ль ты меня, Като? – спросила Брюс.

Выглядела подруга так, что в гроб краше кладут.

– И ты меня прости, – отвечала Екатерина…

Кареты разъехались – навсегда! Потемкин, невзирая на ухабы и тряску, играл с Сегюром в шахматы, выпиленные из вулканической лавы Везувия. Екатерина, расстроенная встречей с умирающей подругой, тихо всплакнула, сказав по?латыни: «Fuimus» («Мы были»). Над цветочными полянами кружились белые капустницы. Сегюр неожиданно завел речь о Китае и спросил императрицу: как складываются отношения России с Пекином?

– А никак! – ответила она, сморкаясь в платочек. – Я даже боюсь вспоминать, что такой Китай существует. У мудрецов Пекина на все сыщется бесподобное решение. Когда в дар богдыхану послали свору великолепных борзых, богдыхан просил еще прислать. Выяснилось, что наши русские собаки, поджаренные на касторке, очень понравились его мандаринам…

Отшутилась, а на самом-то деле граница с Китаем снова становилась тревожной. Безбородко показал Потемкину свое письмо к Воронцовым, в котором не скрывал опасений: «Китайские наши дела дошли почти до разрыва. Они нам прислали два бранных листа… пресечение торгу (в Кяхте, надо полагать) ознаменили пушечным выстрелом. Думаю, что это значит некоторое объявление войны. У нас приняты меры к обороне…»

– Где ты увидел оборону, – сказал Потемкин, – ежели нам до Амура и за год на телегах не добраться.

125