Фаворит. Том 2. Его Таврида - Страница 120

120

Потемкин печалился. Куда же делся прежний рай, когда здесь процветали колонии генуэзцев? С какого зеленого мыса легендарная Ифигения всматривалась в море?.. Громадные дубы, поверженные топорами, валялись посреди дорог. Леса беспощадно вырубались. Ради одного бревна валили десять деревьев, и из десятка отбирали одно – лучшее. Если требовалось кормить овец, их выпускали в заброшенный сад, где они быстро уничтожали растительность. Ученый садовод Габлиц говорил:

– Вряд ли даже в Италии сыщем такое блаженное место, каковым является Таврида. Но все здесь загублено: орешники стали сорняками, абрикосы сделались горькими, а виноградная лоза оплетает татарские заборы… Для того чтобы возродить эту страну, не хватает маленького пустячка – целого столетия жизни для нас да еще трудов неустанных следующих за нами поколений…

Архитектор Старов планировал новые города в степях: прямые проспекты сходились к триумфальным площадям, к рекам сбегали тенистые бульвары. Потемкин, пачкая руки, цветными мелками отмечал на таврических картах дороги, которые следовало проложить, деревни, которые еще надобно основать и заселить.

– Как мыслишь, Иван Егорыч, строить нам большие госпитали или лучше много больниц, но маленьких?

– В моем представлении, ваша светлость, – отвечал Старов, – большой госпиталь образует и большое кладбище. Из этого заключения сами и решайте – что вам выгоднее?

Екатерина запрашивала: правда ли, «будто язва в Херсоне по-прежнему свирепствует и будто пожрала большую часть адмиралтейских работников»? Чумное поветрие и впрямь снова навестило юные города, но вспышка эпидемии уже не была такой сильной, как в годе прошлом. Херсон хорошел: появились каменные казармы и магазины, арсенал возвышался над городом, готовились к спуску фрегаты. В поисках прохлады Потемкин выехал в степи близ Перекопа, там раскинулись шатры его ставки, отсюда во все стороны края скакали курьеры с его приказами, выговорами и планами. Светлейший надеялся оживить южные берега Тавриды парками с кипарисами и жасмином, в Мисхоре указал культивировать маслины и гранаты.

– Сам поеду смотреть, – сказал он Попову.

Хотелось верить, что Ной (самый древний винодел на земле) проживал тоже в Тавриде, осыпанной крупным и чистым виноградом; не отсюда ли, из генуэзских гаваней, и растекался по греческим амфорам веселящий ток благоуханных вин радости?.. В дорогу светлейший взял с собою Габлица; заехали в Алупку, навестили Судак, где Иосиф Бланк обязался контрактом основать лаборатории по производству вин и ароматов всяких. Вместо лабораторий увидели сарай (на который истрачено две тысячи рублей) и пьяного «директора виноделия», – Бланк, не успев создать новых вин, спился на старых. А где же посадки кедров, где благородные оливки да лавры? Потемкин разбушевался:

– Где апельсины, рыло твое немытое? – Он схватил Бланка за воротник и треснул об стенку сарая с таким успехом, что внутри «директора» что-то пискнуло, будто мышь раздавили. – Вон его! Вор… сволочь! – Успокоясь, светлейший обернулся к Габлицу: – Карл Иваныч, берись сам – ты ученый, а чтобы к тебе не придирались, делаю тебя здешним вице-губернатором… Из ада крымского возроди здесь рай таврический…

В шатрах у Перекопа его ожидал Шагин-Гирей, покорный и виноватый. Потемкин вельможно расселся перед ним:

– Ну, хан! Набегался по горам Кавказа?

– Вы, русские, обещали мне поход на Персию, чтобы раздобыть для моей светлости престол шахов персидских.

– Престол в Исфагани уже занят… кысмет!

– Так куда же мне деваться теперь?

– Если хочешь, езжай в Калугу или Воронеж.

– А если вернусь в Бахчисарай?

– Тамошний дворец закрыт мною ради ремонта.

– Какого ремонта? – удивился хан.

– Капитального, – ответил ему Потемкин…

Он отправил императрице бочонок черноморских мидий, банку варенья из крымских яблочек, мешок с орехами, каперсы для стола и анкерок балаклавской икры – в дар от Ламбро Каччиони. Екатерина, очень любившая писать, на этот раз ничего не ответила. «Странно!»

Светлейшего разбудил Попов.

– Шмуль невест привез, – доложил. – Встанете?

– Встану. А женихи собраны ли? Вино кати, закуску ставь…

На телегах сидели молодухи и перестарки, соблазненные счастьем на чужой стороне. Пестрядинные сарафаны, лапоточки да поневы крестьянские – вот и вся одежда девчат, лишь на некоторых красовались бусы. Потемкин нарвал тюльпанов степных, быстро сплел венок, которым и украсил голову первой же молодухи.

– А что? – сказал. – Так лучше… такую-то девку и я бы в жены взял. Да вот, боюсь, не пойдешь ты за меня, одноглазого.

Светлейший оперся на трость, оглядел ряды женские и мужские.

– Ладно, – решил. – Смотрины и сговор сразу. Чтобы к утру все были в парном согласии. Попы повенчают всех завтра же… А теперь – гуляйте!

– Скотина-то иде? – спросила его одна баба.

– Сначала мужа сыщи, потом о скотине заботься. – Потемкин высмотрел в толпе осанистого мужика. – Эвон, – сказал ему, – баба с младенцем плачет… Возьмешь ли ее с дитем?

– Ежели бы двор да скотину каку, чего не взять.

– Дам скотину. Двор сам сделаешь. Бери с дитем…

Под утро Василий Степанович Попов принес депешу от Безбородко, который в самых отчаянных выражениях просил Потемкина скорее вернуться в Петербург – государыня тяжко больна: «Вернейшее к истреблению ея печали и всякого душевного беспокойства нам известное есть средство – скорейший приезд вашей светлости…»

120